Кроя обликом морали,
мы писали, мы марали,
доносили и вскрывали,
обличая гнусь и мразь.
Мы, копя дисконтов мили,
обвиняли и клеймили,
шельмовали с шеей в мыле:
ну-ка, кто на этот раз?
Мы в досаде и печали
подлецов разоблачали,
культы лиц поразвенчали,
сохранив серьёзность мин.
Выгнув вымытые выи,
строя рожи волевые,
ждали, кто б на правду вывел –
хоть Гаага, хоть кабмин.
В чистых польтах, белых берцах
гнали пришлых иноземцев,
инагентов, иноверцев –
тут самим бы хвать и съесть.
Но и здесь – всё очень строго:
шеймили детей порока,
пёрли местных лжепропроков,
чтоб спасти отчизны честь.
Чтобы у костра погреться,
хороши любые средства.
Всех, кто избежал ареста,
очернив и оболгав,
мы мобильны, злы и дики.
Всех поднимем на дикпики,
как за рёбра – Моби Дика
буйный капитан Ахав.
В буйнонравственную стаю
сверхответственно впадая,
всё блюдёт и наблюдает
праведный и гневный люд.
Прежде чем шатать основы,
ты фильтруй искусство слова.
Докажи, что невиновен.
Обоснуй, что не верблюд.
Без народных полномочий
всё, что выше, круче, громче –
мы заглушим, мы замочим,
непохожее хуля.
Вне потерянного рая,
из своей хатынки скраю
J’accuse. Я обвиняю.
Так велел Эмиль Золя.
Бронт